После смерти правозащитника Андрея Бабушкина «Комитет за гражданские права», которые он возглавлял много лет, не сможет продолжать работу. Политик, юрист и гражданский активист Николай Кавказский*, 12 лет проработавший вместе с Бабушкиным в «Комитете», рассказал НГЕ, как это отразится на жизни российских заключенных, а также о том, почему в московском метро задерживают активистов, не совершающих никаких правонарушений; почему оппозиционные политики не уезжают из России и станет ли массовый отъезд активных граждан социальной катастрофой для страны. По просьбе редакции с Кавказским поговорила журналист Ольга Алленова.

«Многие правозащитники сегодня уходят из России»

— Вы 12 лет проработали в Комитете за гражданские права, которым руководил Андрей Бабушкин. Недавно Комитет приостановил работу половины своих сотрудников. С чем это было связано?

— Нечем было платить зарплату сотрудникам. Всего в Комитете работало 16 человек. 5 мая была приостановлена работа восьми сотрудников организации, и моя тоже — но Бабушкин продлил мне работу на неделю, только уже за ползарплаты. А с 12 мая я уже не работал в Комитете. В четверг 12 мая у нас было совещание, Андрей Владимирович очень переживал. Говорил, что через неделю придется приостановить деятельность оставшихся сотрудников Комитета. Он не понимал, какие еще можно принять меры, чтобы хотя бы несколько сотрудников остались работать. И я думаю, что и эта ситуация, и проблемы с офисом повлияли на ухудшение состояния здоровья Бабушкина.

— Отсутствие финансирования «Комитета» связано с событиями последних месяцев или это давняя проблема?

— За последние три месяца пожертвования, действительно, сильно сократились. Но уже несколько лет у «Комитета» не было никакой грантовой поддержки. Такая нестабильная ситуация у нас с ноября 2015-го года, с тех пор лучше не становилось. В последнее время «Комитет» просто выживал. В октябре 2021-го года Департамент городского имущества Москвы выселил «Комитет» из офиса, где мы много лет работали. Это произошло, потому что нечем было платить за аренду. Часть имущества нашей организации была арестована.

Некоторое время нам предоставляла офис правозащитница Валентина Чупик — она руководит организацией, которая юридически защищает мигрантов из Средней Азии в РФ. Саму Валентину выдворили из России в 2021-м году. Потом нам предоставила помещение в Коптево структура, связанная с Минюстом, но через 2-3 месяца попросила его освободить. После этого Андрей Владимирович снял небольшую комнатку в здании в Отрадном, очень далеко от метро. Сейчас «Комитет» находится там, но помещение оплачено только до начала июня.

Мы все искали какие-то способы сохранить хотя бы часть деятельности Комитета, потому что от нее зависели тысячи людей по всей стране.

Вечером в пятницу, 13-го мая, я звонил Бабушкину как раз по этому поводу, трубку взял его помощник и сказал, что Андрея Владимировича везут в больницу. Мне не удалось с ним поговорить. Вскоре после госпитализации у него остановилось сердце.

— Юристы «Комитета» часто жаловались в прокуратуру на рабский труд заключенных в колониях. Удавалось добиться справедливости?

— Прокуратура никогда не хотела работать по нарушениям трудовых прав заключенных. Колониям выгодно не предоставлять заключенным ни выходных, ни отпусков, использовать подневольный труд. Это системная проблема. Хотя за последние два года количество наших жалоб, удовлетворенных прокуратурой, увеличилось с 6% до 12%. Но в основном это были жалобы на нарушение права осужденных на отправку корреспонденции. Такие нарушения выявляются часто, их несложно доказать. По закону письмо должно быть передано заключенному в течение трех дней с момента доставки в колонию. Еще прокуратура часто находит нарушения условий содержания: недостаточное освещение, низкая температура в камерах, несоблюдение законности в наложении взысканий на заключенного (то есть прокуратура отменяет взыскания — О.А.).

— Как прокуратура реагирует на сообщения правозащитников о пытках в колониях?

— Чаще всего прокуроры отменяют постановления об отказе в возбуждении уголовного дела по факту пыток, но потом, спустя 2-3 месяца, снова выносятся такие же постановления об отказе в возбуждении уголовного дела. Волокита может продолжаться долго, пока не истекает срок давности. Добиться возбуждения уголовных дел по факту пыток почти невозможно. Пытки, унижение заключенных — это тоже системная проблема. О ней говорится и в «Колымских рассказах», и в «Архипелаге ГУЛАГ». На мой взгляд, криминальная субкультура — так называемая АУЕ (признана в РФ экстремистской) — используется администрациями колоний для контроля над заключенными — в том числе с помощью пыток, унижений, социальных каст, построенных на гомофобии, сексизме.

— Что будет с «Комитетом» после смерти Андрея Бабушкина?

— Роль Андрея Владимировича в российском правозащитном движении огромна. После любых задержаний оппозиционеров, активистов мы знали, что Бабушкин подключится. Когда проходили массовые акции, у нас в организации вступал в силу «план А» — работа с ОВД по задержанным, выезд, проверка отделений, где есть задержанные. Все заключенные знали Бабушкина. Я сам сидел по «болотному делу» в тюрьме, книги Бабушкина были у многих заключенных и их родственников настольными. В Москве он занимался мониторингом медицинских учреждений, общественного транспорта, то есть даже для одной только Москвы он был знаковой фигурой. А для страны это был великий защитник прав заключенных.

«Нужно, чтобы люди видели, что в России есть оппозиционные политики»

— Вы сами не планируете уезжать?

— Нет, не планирую. Я занимаюсь правозащитой как юрист, но моя основная деятельность — политика. И для меня как для политика важно оставаться здесь и продолжать вести политическую борьбу. До тех пор, пока будет хоть малейшая возможность для легальной политики. Считаю, что пока она есть. Я собираюсь участвовать в сентябре в муниципальных выборах в Басманном районе от партии «Яблоко», в которой состою уже 15 лет. Мы хотим вести команду на эти выборы и бороться за победу. Есть и другие политические активисты в России — например, “Левые социал-демократы”, которые тоже ведут политическую деятельность, — и другие организации, и пока нас не запретили, пока существует «Яблоко», мы будем бороться здесь.

— И вы думаете, что сегодня у вас есть шанс на этих выборах?

— Уже после начала «спецоперации» «Яблоко» участвовало в выборах в Новгороде — в том числе с лозунгом «За мир».

— И не выиграло.

Нужно, чтобы люди видели, что в России есть оппозиционные политики, и что любой голос важен.

— Но с вводом электронного голосования вообще невозможно проследить, кто сколько голосов набрал на самом деле.

— По бумажным протоколам с УИКов, где организовано хорошее наблюдение, можно увидеть, кто действительно победил.

— Вы удовлетворены тем, как партия сейчас работает?

— Да, и сейчас очень много людей хотят вступить в «Яблоко». С 24 февраля в России осталась единственная зарегистрированная партия, которая выступает против «спецоперации». Ну, еще есть ПАРНАС, но там де-факто очень мало людей осталось.

Что касается развития «Яблока», то пока мне нравится, как в партии работают с людьми, которые хотят присоединиться к «Яблоку». Да, я выступал за массовую партию, а в «Яблоке» принято решение о кандидатском стаже в 2 года. Я за это не голосовал, воздержался. Тем не менее, людей в партию приходит много, с ними постоянно проводят встречи, это живая политика.

«Главный вопрос в том, что будут делать эти уехавшие люди»

— По «болотному делу» вы провели в СИЗО больше года, а потом еще несколько месяцев под домашним арестом, после чего попали под амнистию. Что такое для вас российская тюрьма?

— Российская тюрьма — это душ раз в неделю, и то если у тебя нет судебного заседания в этот день. Прогулка в загоне размером с камеру. Когда я сидел, еще были независимые СМИ, то есть можно было получать объективную информацию. Сейчас сложнее. В общих камерах тогда было по 12 человек, сейчас — по 20, Бутырка переполнена.

— 25 февраля вас задержали и присудили 6 суток ареста за протест против «спецоперации»…

— Да, меня арестовали на 6 суток, зампреда московского «Яблока» Кирилла Гончарова — на 10 суток. Власти сочли нас организаторами акции протеста из-за поста Кирилла в соцсетях и моего репоста его записи.

— 9 мая вас задержали полицейские в московском метро — а спустя несколько часов отпустили. В тот же день было задержано еще несколько оппозиционных активистов. С чем были связаны эти задержания?

— 9-го мая мы с ребятами из «Яблока» участвовали в траурной акции на Преображенском кладбище в связи с годовщиной окончания ВОВ, которую партия регулярно проводит. Потом мы решили поехать в центр и прогуляться. В метро ко мне подошел сотрудник полиции и сказал, что задерживает меня. Показал свой телефон, на котором было две фотографии, одна — фото из моего паспорта, другая — с камеры видеонаблюдения. Больше он ничего сказать мне не мог. В линейный отдел полиции за мной пришли полицейские из райотдела, они тоже ничего не могли объяснить. Даже стали гадать: «Может, вы состоите в каких-то запрещенных группах, связанных со спецоперацией?» Потом выяснилось, что задержали меня просто на основании того, что в метро сработала система распознавания лиц. 8 и 9 мая по этой же причине были задержаны несколько человек. Ни протокол о доставлении, ни протокол о задержании мне не выдали, хотя в Кодексе об административных правонарушениях говорится, что такие документы должны быть составлены и выданы задержанному по его требованию. Продержали меня в ОВД Преображенское 3.5 часа, потом отпустили домой. Одновременно со мной в ОВД доставили активистку Юлию Переведенную. Ко мне допустили адвоката от ОВД-инфо (организация включена Минюстом РФ в «реестр иноагентов» — О.А.), а Юля ждала, когда мы закончим. Оперативник, который со мной говорил, просто тянул время, — задавал ничего не значащие вопросы, молчал. А когда я вышел из отделения полиции, и адвокат хотел идти к Юле, его просто выгнали. Нам всем выдали предостережение о недопустимости совершения противозаконных действий, а также действий, которые могут создать условия для совершения противозаконных действий. Вот такая сталинская формулировка.

— Выходит, что теперь любого человека, когда-то выходившего на митинг и задержанного по административному делу, могут снова задержать, если сработает система распознавания лиц?

— Выходит, что так.

— И тем не менее вы не собираетесь уезжать, хотя очень много людей уже уехало из страны. Трудно понять, чем вы руководствуетесь.

— Я считаю, что отъезд — это личное дело каждого. У нас увеличиваются репрессии, и каждый для себя сам должен принимать решения — оставаться или уезжать. Я не готов давать оценку действиям людей. Лично я остаюсь. Да, возможность легальной политики уже сильно урезана даже по сравнению тем, что было 3 месяца назад, но пока она еще существует, я буду здесь. Если нас начнут расстреливать и тысячами сажать, тогда придется уехать. Сейчас сажают десятками за критику «спецоперации», есть сотни политзаключенных, но это еще не массовые репрессии. И пока можно вести политическую борьбу в рамках Конституции.

— Чем станет для России отъезд гражданских активистов и просто социально активных людей?

— Тут главный вопрос в том, что будут делать эти уехавшие люди. Можно уехать и при этом помогать российскому гражданскому обществу. А можно уехать и не помогать, перестать ассоциировать себя с Россией, жить своей жизнью, интегрироваться в другие государства, перенимать их образ жизни, культуру. Первый вариант для России был бы неплохим, второй будет иметь для страны очень плохие последствия.

*(внесен государством в так называемый реестр «иностранных агентов»)